пятница, 15 февраля 2013 г.

Приключения Библии в России: после Синода


«Язык этого перевода тяжелый, устарелый, искусственно сближенный со славянским, отстал от общелитературного языка на целый век», — такую оценку Синодальному переводу Библии (о нем мы говорили в прошлый раз) дал российский ученый И.Е. Евсеев, и сделал он это... около столетия тому назад. С самого момента своего выхода в свет этот перевод стал нашей национальной Библией — но одновременно и мишенью для критики.
Недостатков в нем находили немало. Основной, пожалуй, точно был назван Евсеевым, и дело тут не только в устаревших словах, во всех этих «седалищах» и «влагалищах» (не подумайте плохого, речь идет о сиденьях и о ножнах, куда вкладывали меч). Главная проблема, пожалуй, кроется в тяжеловесных кальках с древних языков и чрезмерном буквализме. «Но я видел сон, который устрашил меня, и размышления на ложе моем и видения головы моей смутили меня», — так жалуется царь Навуходоносор, и это еще понятно, хоть и неуклюже. А вот когда псалмопевец восклицает: «От прещения Твоего, Боже Иакова, вздремали и колесница и конь», — тут уже и не поймешь вообще ничего. А речь идет о том, что достаточно Богу сказать одно слово — оцепенеет грозное вражье войско (по-видимому, тут есть и намек на исход израильтян из Египта, когда египетские колесницы, пустившиеся за ними в погоню, были смыты морскими водами и наездники уснули вечным сном вместе с конями).
У Синодального перевода к тому же была сложная и долгая история, над ним работало слишком много разных людей — и результат оказался достаточно противоречивым и непоследовательным. Нередко возникает путаница в терминах, даже в именах собственных: в исторических книгах Ветхого Завета один и тот же город называется то Екрон, то Аккарон, и пойди угадай, что город один.
Но есть и более серьезные проблемы. Ключевое для Послания к римлянам понятие δικαιοσύνη (употребляется в этой книге 34 раза!) переводится то как «правда», то как «праведность», а это ведь по-русски совсем не одно и то же. Однокоренные слова, близкие по значению, вообще переводятся как «оправдание» — по-русски так называется неубедительная речь провинившегося человека. В результате разрушается логика апостола Павла, которую и без того непросто понять.
Были в переводе (и остаются по сей день!) и прямые ошибки. Во 2-й книге Царств мы читаем про то, как поступил царь Давид с населением захваченного главного города аммонитян: «Народ, бывший в нем, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими». Ничего себе! Это не просто тотальный геноцид, но какое-то изощренное зверство, хуже газовых камер... Непонятно, впрочем, как это аммонитяне выжили после таких массовых казней, да еще и в ближайшем будущем вернули себе независимость.
Да только нет такого в оригинале. Там всего лишь сказано, что Давид «поставил» городских жителей к этим орудиям — видимо, отправил в трудовые лагеря. Тоже не сахар, но все-таки объяснимо: заставил завоеванных потрудиться на благо собственного государства. Для нас, знающих историю XX века, разница огромна.
Наконец, Синодальный перевод, как мы уже говорили в прошлый раз, в ветхозаветной части делался в основном с еврейского масоретского текста, но со значительными поправками и вставками из греческой Септуагинты. Греческий текст традиционно пользовался огромным авторитетом у восточных христиан, но этого не скажешь про иудеев — поэтому специально для них в Лондоне в 1866–1875 годах, то есть практически параллельно с Синодальным, был издан перевод В.А. Левинсона и Д.А. Хвольсона. Его было дозволено распространять и в России, но только «для употребления евреям», как гласила надпись на титульном листе. И это было не единственное издание для них: можно упомянуть издания, подготовленные Л.И. Мандельштамом (выходили в Берлине в 1860-е и 1870-е годы) и О.Н. Штейнбергом (Вильна, 1870-е годы). Такие издания, как правило, выходили с параллельным древнееврейским текстом, иногда перевод сопровождался комментариями, эта традиция продолжается и по сей день. По стилю все эти переводы, впрочем, схожи с Синодальным и сегодня они практически забыты. Как нетрудно угадать, Нового Завета в этих иудейских Библиях просто не было.
Но и среди христиан переводческая деятельность продолжалась. Синодальный перевод казался тогда многим возмутительным новшеством, слишком далеким от церковнославянского текста (впрочем, и сегодня есть такие ревнители древнего благочестия). Для них в 1905 году в Санкт-Петербурге был издан Новый Завет в переводе обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева. В нем Иисус с апостолами плавал по Галилейскому озеру не в прозаической лодке, словно простой рыбак, а на целом корабле, и исцелял не каких-нибудь больных на прозаических постелях, а недужных на одрах. Его основной принцип: чем ближе к славянскому, тем лучше, ведь всякий новый перевод для него есть не самостоятельное предприятие, а некоторое улучшение существующего текста. Старые слова заменяются новыми, и каждая подобная замена таит в себе опасность: «Заменяя слово другим, ходячим в разговоре, мы рискуем изменить или ослабить смысл употребляемого в священном тексте термина, — так, например, ставя узнал вместо уразумел, делать вместо творить, примут вместо обрящут, знал вместо ведал... И во множестве случаев нет никакой нужды в этой замене, от которой речь нисколько не становится понятнее, а только вульгаризируется», — пояснял Победоносцев.
Кроме того, делались переводы Ветхого Завета с Септуагинты. В 1870-е годы выходили отдельные книги в переводах епископа Порфирия (Успенского), а затем и П.А. Юнгерова (Казань, 1882–1911). Из всех этих переводов наибольшую известность получил юнгеровский перевод Псалтири, переизданный в 1996-м.Он довольно академичен и предназначен, прежде всего, для разбора трудных мест славянского или греческого текста. Для самостоятельного чтения такой текст плохо подходит, а уж для молитвы он и вовсе непригоден. Сразу отмечу, что продолжения эти труды так и не имели — сегодня Ветхий Завет переведен с греческого на основные европейские языки и на украинский, а вот на русском мы довольствуемся перепечатками старых и к тому же неполных переводов.
Вплоть до 1920-х годов выходили также переводы отдельных книг, выполненные самыми разными авторами, стремившимися передать красоту и глубину, которые открылись им в любимых книгах Библии. Это, к примеру, Послания к Галатам и Ефесянам в переводе А.С. Хомякова; Притчи Соломоновы в переводе епископа Антонина (Грановского); Песнь песней и Руфь в переводе А.В. Эфроса.
 ТЕ РЕШЕНИЯ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ПРИНЯТЫ, ИСПОЛНИТЬ НЕ БЫЛО УЖЕ НИКАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ. 
Отдельно стоит сказать о переводах Евангелий Л.Н. Толстого. Точнее, это были не переводы — ну разве мог Толстой просто переложить евангельский текст, ничего в нем не исправив? Его «Соединение и перевод четырех Евангелий» вышло в Женеве в 1891—1894 годах и, в сокращенном виде, в России в 1906-м. Это вольный пересказ отдельных страниц Евангелия, проповедующий собственное вероучение писателя. Разумеется, в нем не нашлось места ничему, что противоречило бы его воззрениями: нет в нем места чудесам, включая и Воскресение Христово. Христос Толстого — моралист, вроде самого Льва Николаевича, и никак не более того. А стиль этого текста — полная противоположность победоносцевскому:
«И стал Иисус им толковать про царство Бога, и толковал он это примерами. Он сказал: “Бог Отец сеет в мире жизнь разумения, все равно как хозяин сеет семена на своем поле. Он сеет по всему полю, не разбирая, какое куда попадет. И вот попадают одни зерна на дорогу, и прилетят птицы и поклюют. А другие на камни, и на камнях хотя и прорастут, да повянут, потому что укорениться негде. А еще иные попадают в полыни, и полыни задавят хлеб, и взойдет колос, да не нальет. А иные попадут на хорошую землю, те всходят и наверстывают за пропащие зерна и выколашиваются и наливают, и какой колос дает сам-сто, какой сам-шестьдесят, какой сам-тридцать”». И немного дальше, про малую закваску: «Как баба пустит в дежу закваску и смешает с мукой, она уж не ворочает ее, а ждет, чтобы она сама закисла и поднялась».
То есть в России и за ее пределами происходило примерно то же самое, что и в остальном христианском мире: при существовании единого национального текста возникали его варианты (протестантские издания Синодального перевода с исключением, насколько это вообще было возможно, вставок из Септуагинты) и новые переводы отдельных книг и больших частей Библии. Одного текста на всех просто не хватало, потому что у людей были разные ожидания и представления. Ну не мог Толстой видеть в Евангелии то же самое, что и Победоносцев, никак не мог... И Победоносцев не мог согласиться с прочтением Толстого. К тому же никакой, даже самый совершенный перевод не может передать всех оттенков и тонкостей оригинала.
Именно по этим причинам уже ко времени создания Синодального перевода на основных европейских языках существовало по несколько переводов Библии, и новые продолжали появляться. Более того, уже существующие тексты тоже могли редактироваться и обновляться. Раздавались и вполне отчетливые голоса в пользу ревизии синодальной Библии. Высказывание Евсеева, с которого мы начали эту главу, было призвано не уничижить Синодальный перевод, а ясно заявить о необходимости его скорейшего исправления.
Это был один из вопросов, стоявших перед Всероссийским Поместным Собором, — именно к нему и готовил Евсеев свой отзыв и предложения о ревизии текста. Но судьба этого Собора оказалась слишком похожей на судьбу многих других начинаний в нашем Отечестве. Пока существовала Империя, без собора прекрасно обходились и потому созвать его так и не решились, хотя проблем церковной жизни было много, и они активно обсуждались: двенадцать лет перед его открытием заседало «предсоборное присутствие»! Но до самого Собора дело дошло только в 1917 году, он открылся в августе.
Дальнейшее понятно. Многие вопросы Собор просто не успел подробно рассмотреть и принять по ним конкретные решения (к числу таких вопросов относилось и редактирование Синодального перевода), а те решения, которые были приняты, исполнить не было уже никакой возможности. До сих пор нет единого мнения о том, какова же была историческая роль этого самого представительного, самого подготовленного и квалифицированного собрания русских православных людей за всю нашу историю. Для одних это был запоздалый и упущенный шанс на возрождение церковной жизни в России, а для других — абстрактное прожектерство.
Как бы то ни было, дальше в стране государственного атеизма началось для кого выживание, а для кого — житие. Издания Нового Завета и Библии отбирали и рвали следователи на допросах (о такой истории из своей жизни рассказывал адвентист М.П. Кулаков), их привозили из-за границы под одеждой смелые христиане (с Б. Линдстром из Швеции, которая занималась этим в советские годы, мы долго потом работали вместе в Институте перевода Библии). И все это был Синодальный перевод. Он разделял судьбу мучеников и исповедников — и потому для многих выглядел единственно возможным, единственно правильным текстом. Мученика канонизируют и не спрашивают, допускал ли он ошибки, во всем ли был последователен. И если у православных был по крайней мере еще и славянский перевод, читавшийся в Церкви, то для многих протестантов именно этот текст и стал боговдохновенным, тождественным оригиналу.
Впрочем, это не значит, что в советское время новые библейские переводы вовсе не появлялись. Ближе к закату Союза стало возможным печатать такие опыты в виде научных или научно-популярных публикаций. Тут можно привести два примера, и оба связаны с самой трудной и спорной книгой Ветхого Завета — книгой Иова. Ее перевел в качестве приложения к своей монографии «научный атеист» М.И. Рижский (издание 1991 года), но еще задолго до того, в 1973-м перевод С.С. Аверинцева был напечатан в «Библиотеке всемирной литературы», в ее самом первом томе, посвященном древнему Востоку. Туда же входили переводы некоторых других ветхозаветных книг, выполненные С.К. Аптом, И.С. Брагинским, И.М. Дьяконовым.
В этом издании библейские тексты вернулись в тот контекст, в котором они были некогда созданы: словесность древнего Ближнего Востока. Читатели могли сравнить Песнь песней с египетской любовной лирикой, а книгу Бытия — с вавилонскими сказаниями о сотворении мира и о потопе. Когда создавался Синодальный перевод, эти тексты не были не только переведены, но по большей части даже не были раскопаны археологами. Коммунисты не оставляли верующим возможности пойти и купить себе Библию в книжном магазине или в церковной лавке — зато теперь перед вдумчивым читателем Библия представала как часть единой культурной истории человечества. И еще не известно, какое из двух этих обстоятельств вызывало к ней больший интерес.
Когда настали времена религиозной свободы (лично я узнал о них по одной простой детали: в 1988 году, когда я служил в армии, у меня нашли и отобрали карманный Новый Завет, но потом вернули, сказав «теперь можно»), все наше общество в каком-то смысле вернулось к тем вопросам, обсуждение которых было прервано в начале века. В том числе — и к вопросу о необходимости разных переводов Библии.
За последние два десятилетия на русском языке вышло пять новых полных переводов Библии и еще большее число изданий отдельных ее частей, и эта работа продолжается. Теперь к ней уже не имеют никакого отношения официальные церковные структуры, это инициатива отдельных людей и целых организаций — причем понять происходящее в России можно только в общемировом контексте. Библия остается самой печатаемой и переводимой книгой в мире. Вторым номером по совокупному тиражу за ней следует, с огромным отрывом, цитатник Мао Цзедуна — но его уже больше не печатают и не переводят даже китайские товарищи, в отличие от Библии.

Комментариев нет:

Отправить комментарий